Словосочетание «Братья Стругацкие» стало уже таким привычным, что кажется, будто оно означает неразделимое целое, исправно выдающее из себя все эти невероятные миры — Страну багровых туч, средневековый Арканар, мрачный Саракш, непознаваемую цивилизацию Странников, немыслимую Зону…
Имелась даже шуточная теория, что это был один человек, «называвший себя то Аркадием, то Борисом, в зависимости от того, в каком городе появлялся. Вместе-то их за всю жизнь видели считаные разы»… Но шутки шутками, а братья — старший Аркадий и младший Борис — были очень разными, дополнявшими друг друга как раз за счёт своей особости, уникальной яркости. Без этого не было бы такого творческого единства.
Вспоминаем 10 важных фактов из жизни Аркадия Натановича:
1. Родился в Батуми
Семья была необычной: отец, Натан Стругацкий, сын адвоката из Херсона, был по образованию искусствоведом, а по призванию — революционером, служил комиссаром кавалерийской бригады. Мать же, Александра Литвинчева, была дочерью деревенского прасола (посредника между крестьянами и купцами). Братья вспоминали: «Произошла романтическая история: отец маму похитил и увез, потому что ни о каком законном браке с коммунистом, да еще и евреем, и речи быть не могло. Дед наш, Иван Павлович, мужик крутой и твердокаменных убеждений, проклял свою любимицу, младшенькую Сашеньку, самым страшным проклятием».
Молодые отправились в Грузию, где Натан Залманович работал редактором газеты «Трудовой Аджаристан». Тут и родился Аркадий: «Мать написала отцу своему покаянное письмо, дед велел приехать, встретил сурово, но, увидев внучонка, растаял и снял родительское проклятие». В письме брату Александра сообщала: «Избалован, чертёныш, до крайности, сидит, но ленится. Беспрестанно лепечет дли-дя-дя, для, ля-ля, дай (приблизительно в этом роде). Ест каши, кисели, пьёт с блюдца чай, за всем и ко всему тянется. Всё тащит в рот. Слюняй ужасный (в результате зуб). Клички домашние: „зык“, „карапет“, „бузя“. Много и хорошо смеется, меня узнаёт и хнычет. Отца любит».
2. Мечтал стать астрономом
Да, именно Аркадий, а не Борис, который в итоге стал работать в Пулковской обсерватории! В школьные годы Аркадий интересовался астрономией, математикой, строил самодельные телескопы. И даже получил в Доме занимательной науки задание обработать статистику солнечных пятен.
В то же время и литературные штудии начались с самого юного возраста. Натан Залманович работал в Публичной библиотеке библиографом, и к скудной зарплате ему также полагался «книжный паёк». Дом ломился от книг. Борис Стругацкий вспоминал: «В шкафах была „библиотека интеллигента“ — от Толстого и Щедрина до Дюма и Жюля Верна, от Пушкина и Лермонтова до Уэллса и Лондона, „Тысяча и одна ночь“… Невероятное множество писателей, ныне уже почти или совсем забытых: Анри де Ренье, Верхарн, Селин».
По его словам: «… перед войной было у нас в семье обыкновение: вечером все садились на диван и отец принимался рассказывать повесть-сказку, бесконечную, с вариациями, с продолжением, неописуемую мешанину из сказок и остросюжетных романов всего мира, и кончалась эта сказка каждый вечер одинаково: „Но тут наступила ночь, и все они легли спать…“ А в конце 1930-х Аркадий сам попробовал написать „зубодробительный фантастический роман „Находка майора Ковалева“ — к несчастью, безвозвратно утраченный во время блокады».
3. Чуть не погиб на фронте
Детство кончилось, когда пришла война. Ему было 16. Сын с отцом оба пошли добровольцами в ополчение, копали рвы на подходах к Ленинграду, участвовали в боях у Пулковских высот. Потом выживали в осаждённом городе. Аркадий работал в мастерских, собирал ручные гранаты. Страдали, как все, от дикого холода и голода. В дневнике Аркадий 25 декабря 1941 года записал: «Собираюсь изучать математику и астрономию, и к ним добавлено нелегальное… дело: „Кулинария“. Ему я буду ежедневно уделять часок времени». Читал, как одержимый, поваренную книгу, составлял воображаемые меню, скрежетал зубами.
Спасло то, что Натана Стругацкого включили в группу сотрудников Публичной библиотеки, эвакуируемых в Мелекесс (Димитровград) по Дороге жизни. Решено было разделиться: маленький Борис не перенёс бы поездки. Он и мать остались, отец и Аркадий отправились. Грузовик угодил в полынью, люди — по пояс в ледяную воду. Натан Стругацкий не пережил поездки, Аркадия, полуживого, выходили. Позже семья воссоединилась. Но Аркадий уже достиг призывного возраста. Борис вспоминал: «Аркадий <… > должен был погибнуть, конечно, — весь выпуск его минометной школы был отправлен на Курскую дугу, и никого не осталось в живых. Его буквально за две недели до этих событий откомандировали в Куйбышев на курсы военных переводчиков».
4. Переводил Акутагаву Рюноскэ и «Сказание о Ёсицунэ»
Если точнее, это было японское отделение восточного факультета Военного института иностранных языков. Вдохновившись новым языком, Аркадий мечтал стать исследователем средневековой японской литературы.
В следующие годы, уже став писателем, он перевёл с японского несколько рассказов и повестей Акутагавы Рюноскэ, романы Абэ Кобо, Нацумэ Сосэки, Нома Хироси, Санъютэя Энтё и средневековый роман «Сказание о Ёсицунэ» — это Аркадий считал вершиной своих переводческих достижений. Причём он сам разработал метод перевода: надо ведь было придумать, как донести до советского читателя детали японского быта вроде татами, названия местных животных, растений, как передать стили речи — народное просторечие и конфуцианскую торжественность.
В совместное творчество братьев японские мотивы тоже нашли дорогу. Уже в самых ранних книгах появляются японские космонавты капитан Нисидзима и Сабуро Микими; в «Стажёрах» один из героев, Михаил Крутиков, без конца перечитывает «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу (на самом деле тогда русского перевода ещё не было).
В «Трудно быть богом» исследователи находят японизированные имена: Румата, Рэба, Цурэн, Арима. Имя революционера Араты означает по-японски «новый, свежий». А благородные доны носят по два меча, как самураи.
5. Чуть не стал жертвой репрессий
В начале 1946 года Аркадий, хоть и был одним из самых способных студентов восточного факультета, подпал под подозрения органов. В паспорте у него значилось «Стругацкий Аркадий Николаевич» вместо «Натанович». Может, страшно было, что фашисты оккупируют Ленинград. Может быть, пытался скрыть факт, что дядя был репрессирован в 1937 году. А может, просто хотелось быть как все. Но это ставило под сомнение достоверность его анкетных данных. К счастью, обошлось: Аркадий получил комсомольский выговор, был вынужден оформить новый паспорт. И вместо практики в Японии был отправлен в Казань, для работы с военнопленными при подготовке Токийского процесса над японскими военными преступниками. Увидел тюрьму МВД, а по сути — настоящий концлагерь, где копошились полуголодные человеческие существа в котловане на морозе. Позже на основе этого страшного опыта они с братом опишут планету Саулу из «Попытки к бегству».
А после окончания института Аркадий был распределён в заштатный городок Канск (Красноярский край). Пятидесятиградусные морозы, «по-горьковски, по-достоевски беспросветная» жизнь местных… Возможно, это была своего рода ссылка: то ли за недисциплинированность, то ли начиналась «борьба с космополитизмом». Впрочем, он не тужил: в послевоенное время любой угол казался раем. Пили с коллегами вино, ели галеты. В свободное время Аркадий фотографировал виды городка, история которого оказалась богатой: и декабристы здесь проезжали, и Чехов побывал, и Радищев. Впрочем, когда перевели на Камчатку, он радовался больше: там были суровое море, сосны и действующие вулканы — почти как в Японии.
6. Создавал собственные произведения
Между занятиями японским Аркадий сообщал в письме матери и брату:
«Когда у меня голова начинает пухнуть от иерошек (иероглифов), я пишу фантастический роман… Может, в далёком будущем будет кусок хлеба. Смеюсь, конечно».
После «Находки майора Ковалева» следующей его пробой пера был рассказ «Как погиб Канг» — о том, как на дне океана гигантская древняя рептилия борется со спрутами, впервые в жизни всплывает к поверхности и погибает, расстрелянная американским эсминцем. Казалось бы — рассказ про доисторического крокодила. Но тут уже узнавались те черты, которые много лет спустя Аркадий привнесёт в их с братом творчество: отчаянный рывок «к свободе, к свету, за пределы опостылевшего, замкнутого мира».
Аркадия вдохновляли Герберт Уэллс и советские фантасты: Александр Казанцев, Иван Ефремов. Позже Казанцев станет заклятым врагом братьев, которого они изобразят в виде профессора Выбегалло. А Ефремов будет их литературным наставником и покровителем.
Первой опубликованной вещью Аркадия Стругацкого стал в 1956 году «Пепел Бикини»; документальная повесть о судьбе экипажа рыболовной шхуны «Фукурю-мару», пострадавшего от радиации во время ядерных испытаний на атолле Бикини. Получилось нечто среднее между модным Хемингуэем и соцреалистической прозой: довольно ходульные персонажи, море пафоса, не очень работающая драма. Но были там уже и блестящие по стилю сцены («Мертвый бело-фиолетовый свет мгновенно и бесшумно залил небо и океан…»). « Пепел Бикини» заметили критики, на следующий год его ждало переиздание.
Примерно в те же годы Аркадий сочинял повесть «Четвертое царство» — фантастический триллер о небелковой жизни, питающейся продуктами радиоактивного распада. По сюжету японские и американские шпионы пытались вывезти из СССР образцы этой удивительной жизни. Тут с одной стороны — всё те же патриотические штампы вроде бравых пограничников. А с другой — ещё больше узнаваемых черт Стругацких: увлекательные фантастические допущения, настоящий гуманизм и очень характерный главный персонаж капитан Олешко: нескладный интеллигент в очках, срисованный Аркадием, вероятнее всего, с самого себя.
А позже были и другие самостоятельные тексты, вышедшие под псевдонимом «С. Ярославцев»: сказка «Экспедиция в преисподнюю» про космических пиратов, рассказ «Подробности жизни Никиты Воронцова» о человеке, попавшем во временную петлю, — мрачное, сложное произведение, написанное уже совсем другим по духу автором в 80-е, и совсем пессимистическая, беспросветно тяжёлая повесть «Дьявол среди людей» о герое, который может силой мозга убить кого угодно. Это было последнее произведение Аркадия Стругацкого, опубликованное уже после его смерти.
7. Не во всех литературных вкусах совпадал с братом
Конечно, они росли вместе и читали сначала одно. Да ещё Аркадий, как старший, несомненно, в какой-то степени задавал тон младшему, Борису. Оба они любили Грэма Грина, Хемингуэя, Сэлинджера, Булгакова, Салтыкова-Щедрина. Оба сначала обожали, а потом охладели к Ремарку. Но позже вкусы у них всё-таки разошлись.
«Оба любили Чехова, но АН (Аркадий Натанович) предпочитал „Скучную историю“, а БН (Борис Натанович) — „Хамелеона“ и вообще Антошу Чехонте, — вспоминал Борис Стругацкий. — … АН каждый раз, когда мы работали у мамы, с видимым удовольствием перечитывал „Порт-Артур“ Степанова, что БНу казалось странным, а БН наслаждался Фолкнером, что казалось странным АНу». Аркадий довольно рано разлюбил Лема, а Борис восхищался «Солярисом».
Они вообще отличались довольно сильно. Аркадий был артистичным экстравертом, любил выступать на публике. Борис любил одиночество, но прекрасно преподавал и вёл свой семинар. У Бориса всегда жили коты и кошки с одним и тем же именем Калям; Аркадий скорее предпочитал собак. У Аркадия было множество романов, Борис был однолюбом. Аркадий любил выпить, а в еде был неприхотлив; Борис — наоборот, был гурманом, а к алкоголю был равнодушен. Борис был автолюбителем, Аркадий машины не любил. Аркадий ценил военную романтику, его брат был принципиальным пацифистом. Старшего брата интересовала мистика и конспирология. Младший всё подобное отвергал и был завзятым материалистом и рационалистом, человеком научного знания.
Главное — совпадало «общее представление о том, что в литературе хорошо, что плохо». «Пожалуй, главным образом в литературе мы ценили достоверность. Это определило и стиль нашей работы, и вообще нашу писательскую манеру», — говорили братья.
8. Спорил о том, как писать
Метод работы братья выработали не сразу.
Как рассказывал Борис Стругацкий, «Аркадий был человек чрезвычайно эмоциональный, а я — рациональный. Аркадием всегда правили чувства, я же старался все взвешивать и просчитывать на пару ходов вперед… вся работа наша представляла собою по сути непрерывный спор.
Мы очень быстро сформулировали для себя некоторые правила… Например: возражаешь против варианта соавтора — предложи свой. Неспособен предложить — не критикуй. Результат всегда важнее спора, поэтому спор только тогда полезен, когда его выигрывают оба…»
Печатали на машинке поначалу оба. Затем Аркадий объявил, что Борис — неряха, печатает грязно и делает массу ошибок. «И я был от этого процесса отстранен. За редкими исключениями печатал АН. И тогда настало мое время: „Ну разумеется! — произносил я, нисколько не скрывая торжества, — Б. Стругацкий у нас печатает безграмотно. То ли дело А. Стругацкий: „КАРОВА…“ — „Врешь! “ — восклицал А. Стругацкий, и ошибка тут же ему со злорадством предъявлялась“.
И в сам текст от себя они вкладывали очень разное. Как ни странно, именно Аркадий — со своей давней любовью к астрономии — читал все новинки в этой области и предоставлял эти научно-фантастические детали. А поэзию в книги привносил, наоборот, «технарь» Борис, любивший стихи, а не гуманитарий Аркадий, к поэзии равнодушный.
9. Дружил с Владимиром Высоцким
В повести «Гадкие лебеди» братья процитировали песню Высоцкого «Сыт я по горло, до подбородка…» — и сам главный герой, Виктор Банев, был отчётливо списан с барда. Высоцкий разрешил использовать свой текст и даже немного изменить его для нужд повести. Аркадий с Владимиром дружили домами. Математик Юрий Манин вспоминал:
«Оба были крепкие мужики, знавшие себе цену, оба признавали друг в друге и уважали этот внешний образ, совпадавший с внутренним самоощущением.
В шестидесятые годы Аркадий с Леной жили у Киевского вокзала, а я — на Вавилова. Кажется, с Володей они и познакомились у меня. Володя приезжал после театра, перекусывал и брался за гитару. В те годы, когда мы общались регулярно, Володя дал зарок не пить, и во избежание соблазна бутылок на стол не ставили. Пение затягивалось далеко за полночь; стены были тонкие, но соседи никогда не жаловались».
Оба друг другом восхищались: Аркадий Натанович обожал песни Владимира Семёновича, особенно «В далеком созвездии Тау-Кита», которую как-то заставил петь Высоцкого четыре раза подряд. Высоцкому же очень нравились повести Стругацких, особенно «Гадкие лебеди». Он подарил братьям фото, подписав: «Самым любимым мной и моей женой писателям (я специально не пишу — фантастам), именно писателям». И даже назвал одного из сыновей Аркадием — в честь Стругацкого.
Позже что-то произошло, между ними пробежала кошка. Аркадий вспоминал: «А потом по моей глупости, собственно говоря, и по Володиной неосторожности, наши дорожки разошлись. Я чувствую себя не то чтобы виноватым — перед собой, перед ним… Просто очень жалко».
10. Не верил в инопланетян
Да, человек, писавший про человеческие общества на Саракше и в Арканаре, про Странников и тахоргов, очень скептически размышлял о контакте с инопланетной жизнью. Причём Аркадий Стругацкий не верил, скорее, не в факт их существования — а в ценность контакта.
«В конце концов — что мы знаем об этих цивилизациях, когда мы даже не знаем, есть ли они вообще? — задавался вопросом писатель в фильме „Тайна тайн“. — Но я не могу рекомендовать ни себе, ни человечеству ориентироваться на существование инопланетных разумных существ. Можем ли мы с чистой совестью одобрить или рекомендовать такие действия, как протянуть руку навстречу этому щупальцу, клешне или что там у него найдётся? Моё глубокое убеждение, что ничего подобного делать ни в коем случае нельзя».
Фантаст полагал, что такой контакт спровоцирует потерю всякой ответственности человечества за свою судьбу. Если представители сверхцивилизации высадятся на Землю, они покажутся людям богами — это означает волну религиозного фанатизма. Если они поделятся своими технологическими секретами — потеряет смысл и цель земная наука. Они будут по умолчанию намного более развитыми и сильнее людей, а значит, люди почувствуют себя детьми перед ними.
Описывая инопланетян в своих книгах, объяснял Аркадий Стругацкий: «… мы имеем в виду совершенно определённую цель <… > есть они или нет, а надеяться на них нечего. Выбили религиозные костыли у людей — вот теперь и ходят-прыгают на одной ноге: „Дай нам, Господи!“, „Барин к нам приедет — барин нас рассудит“. Вот что нужно выбивать из читателей. Вот эту глупую надежду надо выбивать!»
Сказано довольно безжалостно и не без пессимизма. И всё же Аркадий Стругацкий был очень добр к окружающим.
«Очевидно, главная черта Аркадия Натановича — это рыцарственность. За много лет я как-то не сумел подобрать лучшего слова. Он удивительно мягкий человек, несмотря на внешние всевозможные офицерские штучки и приемчики <… > он не дает себе труда защититься, ему это унизительно. Он всегда защитится от хулиганов — то есть при необходимости бандита и убить может. Но от скверного человека у него защиты нет — он открыт. <… > Для того чтобы добиться от него какого-то критического мнения, надо его очень сильно раскачивать, надо уходить, возвращаться к разговору опять, снова… наконец он с крайней неохотой скажет: „Да, это в общем-то плохо, это лучше бы и не печатать“. Но зато каково его счастье, когда ему в руки попадает нечто хорошее. Он всем начинает об этом рассказывать, и кому нужно, и кому не нужно: „Вот, знаешь, мне принесли такую вещь! Так замечательно, так здорово!“ За многие годы нашего знакомства таких вещей попадалось в общем-то мало, но его радость всегда была неудержимой», — вспоминал Александр Мирер.
Как сказал Борис Стругацкий о своём брате: «… Он был добр не только к людям, он был добр к человечеству, а значит — к будущей его истории».
Матвей Пирогов
